Эрих Ремарк - Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]

Лопат и кирок на всех не хватило; многие работали голыми руками. Капо и старшие нервничали. Они не знали, как себя вести — лупить и подгонять или помалкивать. Для штатских улица была закрыта. Но жильцов, остававшихся в непострадавших домах, выбросить из их квартир было нельзя.

Левинский работал рядом с Вернером. Они вместе с другими политическими заключенными, состоявшими в «черном списке» СС, вызвались добровольцами на расчистку. Это была самая тяжелая работа. Но зато они целый день были недосягаемы для Вебера и его помощников. А вечером, после возвращения в лагерь, они в случае опасности могли, пользуясь темнотой, исчезнуть и затаиться.

— Ты видел название улицы? — спросил Вернер тихо.

— Да. — Левинский ухмыльнулся. Улица называлась Адольф-Гитлер-штрассе. — Святое имя. А против бомб не помогает.

Они вдвоем потащили в сторону бревно. Их полосатые куртки на спине потемнели от пота. Возле кучи, на которую одни сносили бревна и балки, им встретился Гольдштейн. Несмотря на свое больное сердце, он вызвался добровольцем в эту команду. Левинский с Вернером на этот раз не стали его отговаривать — Гольдштейн был одним из тех политических, за которыми охотились эсэсовцы. Лицо его было серым.

— Трупами воняет, — сказал Гольдштейн, принюхавшись. — Но это не свежие трупы. Здесь еще где-то лежат старые.

— Точно.

В этом они разбирались. Запах трупов им был хорошо знаком.

Теперь они складывали у стены валявшиеся повсюду камни. Землю и серую труху, которая когда-то была строительным раствором, свозили на тележках в одно место. За спиной у них, на противоположной стороне улицы, находилась лавка колониальных товаров. Стекла в окнах полопались, но в витрине уже опять торчало несколько плакатов и коробок. Из-за них выглядывал усатый мужчина с очень характерным лицом — такие лица часто можно было видеть в 1933 году среди демонстрантов с плакатами «Не покупайте у евреев!» На темном фоне задней стены лавки голова мужчины казалась отрубленной, совсем как на дешевых снимках ярмарочных фотографов, клиенты, которых просовывают голову сквозь отверстие над нарисованным капитанским мундиром. Голова усача красовалась над пустыми коробками и пыльными плакатами, казавшимися идеальным обрамлением для нее.

В одной из сохранившихся подворотен играли дети. Рядом стояла женщина в красной блузке и смотрела на заключенных. Неожиданно из подворотни выбежали несколько собак и бросились к заключенным. Они путались у них под ногами, обнюхивая башмаки и штаны. Одна из них вдруг завиляла хвостом и стала радостно прыгать вокруг заключенного 7105, стараясь лизнуть его в лицо. Капо, следивший за порядком на этом участке, растерялся. Собака, конечно, есть собака, тем более что это была не служебная, а простая, штатская, собака. И все-таки даже ей непростительно было проявлять такое дружеское расположение к заключенному, особенно в присутствии солдат СС. 7105-й оказался в еще более затруднительном положении. Он сделал то единственное, что мог сделать заключенный: старался вообще не обращать внимания на собаку. Но она не давала ему покоя. Она почему-то быстро прониклась к нему симпатией. 7105-й нагнулся и принялся работать с удвоенным рвением. Он был всерьез озабочен: эта собака могла означать для него смерть.

— А ну пошла прочь, паскуда! — крикнул наконец капо и замахнулся на собаку дубинкой. Он уже пришел в себя и сообразил, что в присутствии эсэсовцев лучше проявить строгость. Но собака не обращала на него никакого внимания. Она продолжала приплясывать и прыгать вокруг 7105-го, виляя хвостом. Это была крупная, рыжая в белых пятнах немецкая легавая.

Капо стал швырять в нее камни. Первым камнем он попал 7105-му в колено, и лишь третий угодил собаке в бок. Она взвыла, отскочила в сторону и залаяла на капо.

— Ах ты падаль! Я тебя… — он поднял еще один камень.

Собака пятилась, но не убегала. Сделав ловкий скачок в сторону, она вдруг бросилась на капо. Тот потерял равновесие и упал на кучу земли; в ту же секунду собака застыла над ним, злобно рыча.

— Помогите! — крикнул капо, не решаясь пошевелиться.

Эсэсовцы, стоявшие поблизости от него, рассмеялись.

Подбежала женщина в красной блузке. Она свистнула собаке.

— Ко мне! Ко мне сейчас же! Чтоб тебя!… Обязательно что-нибудь натворит! А потом отвечай за нее!..

Она потащила собаку прочь, обратно во двор.

— Она сама выскочила, — робко оправдывалась женщина, обращаясь к ближайшему эсэсовцу. — Пожалуйста, простите нас! Я просто не заметила! Она убежала! Я ее обязательно накажу!

Эсэсовец ухмыльнулся.

— Ничего страшного не случилось бы, если бы она и откусила этому придурку полрожи.

Женщина нерешительно улыбнулась. Она приняла капо за солдата СС.

— Спасибо вам! Большое спасибо! Я ее сейчас же привяжу!

Ухватившись за ошейник, она потащила собаку дальше и вдруг погладила ее. Капо усердно отряхивал с брюк и куртки белую известковую пыль. Охранники все еще посмеивались.

— Что же ты не укусил ее? — крикнул один из них капо.

Тот промолчал. Это всегда было самым разумным. Он еще некоторое время со всех сторон выколачивал пыль из своей одежды. Потом сердито затопал к заключенным. 7105-й как раз был занят тем, что пытался извлечь из-под груды щебня и мусора унитаз.

— Шевелись, пес ленивый! — зло прошипел капо и пнул его в ногу. 7105-й упал, продолжая держаться обеими руками за унитаз. Остальные заключенные искоса незаметно следили за капо. В этот момент к нему сзади не спеша подошел эсэсовец, к которому обратилась женщина.

— А ну не тронь его! Он тут ни при чем, — сказал охранник, пнув капо сапогом в зад. — Иди лучше укуси собаку, ты, чучело!

Капо резко обернулся. Ярость в его глазах мгновенно улетучилась, уступив место подобострастной мине.

— Слушаюсь! Я просто хотел…

— Пошел! — Капо получил еще один пинок в живот, попытался кое-как изобразить стойку «смирно» и наконец униженно поплелся прочь. Эсэсовец так же неторопливо отправился обратно.

— Ты видал? — шепнул Левинский Вернеру.

— Знамения и чудеса!.. Может, это он для штатских разыграл комедию?

Заключенные продолжали украдкой наблюдать за противоположной стороной улицы, а противоположная сторона наблюдала за ними. Их отделяли друг от друга считанные метры, но метры эти были длиннее, чем расстояние между полярными полюсами. Большинство узников впервые за долгие годы, с тех пор, как попали в лагерь, увидели город так близко. Они вновь увидели людей, которые невозмутимо занимались своими каждодневными делами. Им это казалось непостижимым, словно жизнь на другой планете.

Какая-то горничная в голубом платье в белый горошек мыла окна. Она работала, засучив рукава, и пела. У одного из окон другой квартиры стояла пожилая, седовласая женщина. Солнце освещало ее лицо, отдернутые занавески и часть комнаты. На углу улицы располагалась аптека. Аптекарь стоял перед дверью и зевал. Молодая женщина в леопардовой шубке шла по улице, вдоль самых домов. На ногах у нее были зеленые туфли, на руках — зеленые перчатки. Эсэсовцы пропустили ее. Она бойко семенила по разбитой мостовой, с легкостью и грацией прыгала с камня на камень. Многие из заключенных несколько лет подряд не видели ни одной женщины. Все заметили ее. Но никто не решился посмотреть ей вслед, кроме Левинского.

— Смотри! — шепнул ему Вернер. — Здесь кто-то лежит. — Он показал на кусок ткани, торчавший из-под обломков стены. — Давай-ка, помоги мне.

Она принялись разгребать землю и камни. Вскоре показалось изуродованное до неузнаваемости лицо с окровавленной, покрытой белой известковой пылью бородой. Рядом была рука. Погибший, видимо, машинально вскинул ее, чтобы защитить лицо, когда обрушился потолок.

Эсэсовцы на противоположной стороне улицы подбадривали женщину в леопардовой шубке шутливыми советами. Она смеялась им в ответ и кокетничала.

Неожиданно завыли сирены.

Аптекарь на углу скрылся в дверях. Женщина в леопардовой шубке замерла на секунду, а потом решительно понеслась обратно. Она то и дело падала, чулки ее порвались, перчатки из зеленых превратились в грязно-серые. Заключенные разогнули спины.

— Стоять! Ни с места! Кто пошевелится — получит пулю!

Со всех сторон подтягивались эсэсовские охранники.

— Сократить дистанцию! В колонну по четыре — становись!

Заключенные не знали, какую команду выполнять. Кое-где уже послышались выстрелы. Наконец, охранникам удалось согнать их в кучу. Шарфюреры собрались на экстренный совет. Это был всего лишь предварительный сигнал воздушной тревоги. Но все то и дело беспокойно поглядывали вверх. Казалось, будто сияющее небо одновременно и прояснилось и помрачнело.

Другая сторона улицы вдруг ожила. Люди, которых до сих пор не было видно, посыпали на улицу. Закричали дети. Усатый торговец колониальными товарами выскочил, как ошпаренный, из своей лавки, метнул по сторонам несколько ядовитых взглядов и, словно большой, жирный червяк, пополз прочь, через груды обломков и земли. Женщина в клетчатой накидке осторожно несла перед собой на вытянутой руке клетку с попугаем. Седая старуха исчезла. Горничная, мывшая окна, стремглав выбежала из дома, высоко приподняв свои юбки. Левинский проводил ее взглядом. Между черными чулками и голубым трико он успел заметить полоску белой кожи. За ней поспешила, не разбирая дороги, то ползком, то прыжками, как коза, худая старая дева. Все вдруг стало наоборот: от безмятежного покоя, царившего на той стороне улицы, где была свобода, за несколько секунд не осталось и следа; люди в страхе бросались из своих жилищ и бежали наперегонки со смертью к бомбоубежищам. Узники же на противоположной стороне словно внезапно окаменели; они молча и неподвижно стояли перед цепью разрушенных фасадов и смотрели на бегущих мимо людей.